Неточные совпадения
Имею повеление объехать здешний округ; а притом, из собственного подвига
сердца моего, не оставляю замечать тех злонравных невежд, которые,
имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во зло бесчеловечно.
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое
сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб
иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Правдин. Всего счастья, на которое
имеют право честные
сердца.
Софья. Могу ли я
иметь на
сердце что-нибудь от вас скрытое? Нет, дядюшка. Я чистосердечно скажу вам…
Отец, не
имея почтения к жене своей, едва смеет их обнять, едва смеет отдаться нежнейшим чувствованиям человеческого
сердца.
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость была такое качество
сердца, какое солдату велит
иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости не
имел я еще никакого случая, испытать же себя сердечно желаю.
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи
имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое
сердце, и я тотчас взял отставку.
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее
сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет
иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Стародум. Так. Только, пожалуй, не
имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила б.
Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила. Это будет гораздо прочнее. Тогда после двадцати лет женитьбы найдете в
сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и будете оба совершенно благополучны.
— Нет,
сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины,
имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и
сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо было художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оно им было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не
имели никакого понятия, но хотели говорить.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей
сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не
имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и
сердце (фр.).] но надо мною слово жениться
имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое
сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова.
Скрепя
сердце и стиснув зубы, он, однако же,
имел присутствие духа сказать необыкновенно учтивым и мягким голосом, между тем как пятна выступили на лице его и все внутри его кипело...
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин
сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не
имеет, ни даже ранга заметного.
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда
имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим
сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
И вновь задумчивый, унылый
Пред милой Ольгою своей,
Владимир не
имеет силы
Вчерашний день напомнить ей;
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое
сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Всё это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
А вы великое
сердце имейте да поменьше бойтесь.
Я не плохо знаю людей
И привык отдавать им все, что
имею,
Черпая печали и радости жизни
Сердцем моим, точно медным ковшом.
«Какой безжалостной надобно быть, какое надо
иметь холодное
сердце, для того, чтобы обманывать больного мужа, — возмущенно думал Самгин. — И — мать, как бесцеремонно, грубо она вторгается в мою жизнь».
«Нужно
иметь какие-то особенные головы и
сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека в жертву неведомому богу будущего», — думал он, чутко вслушиваясь в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева...
— Какое счастье
иметь вечные права на такого человека, не только на ум, но и на
сердце, наслаждаться его присутствием законно, открыто, не платя за то никакими тяжелыми жертвами, огорчениями, доверенностью жалкого прошедшего.
Приход его, досуги, целые дни угождения она не считала одолжением, лестным приношением любви, любезностью
сердца, а просто обязанностью, как будто он был ее брат, отец, даже муж: а это много, это все. И сама, в каждом слове, в каждом шаге с ним, была так свободна и искренна, как будто он
имел над ней неоспоримый вес и авторитет.
Как, однако, ни потешались товарищи над его задумчивостью и рассеянностью, но его теплое
сердце, кротость, добродушие и поражавшая даже их, мальчишек в школе, простота, цельность характера, чистого и высокого, — все это приобрело ему ничем не нарушимую симпатию молодой толпы. Он
имел причины быть многими недоволен — им никто и никогда.
— Бонмо великолепное, и, знаешь, оно
имеет глубочайший смысл… Совершенно верная идея! То есть, веришь ли… Одним словом, я тебе сообщу один крошечный секрет. Заметил ты тогда эту Олимпиаду? Веришь ли, что у ней болит немножко по Андрею Петровичу
сердце, и до того, что она даже, кажется, что-то питает…
Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, но, признаюсь вам, если бы мне было дозволено
иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему в
сердце нож, но только отвернувшись, из страха, что от его отвратительного взгляда задрожит моя рука и замрет мое мужество.
В одном из прежних писем я говорил о способе их действия: тут, как ни знай
сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не
имея грамматики и лексикона.
— К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этот вопрос всего чаще решается в
сердцах людей совсем не на основании достоинств, а по другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права, так кто же не
имеет права желать?
Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не
имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами, и, вижу я, разгорелось
сердце милого юноши.
— Я, брат, уезжая, думал, что
имею на всем свете хоть тебя, — с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, — а теперь вижу, что и в твоем
сердце мне нет места, мой милый отшельник. От формулы «все позволено» я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да?
— Здесь все друзья мои, все, кого я
имею в мире, милые друзья мои, — горячо начала она голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и
сердце Алеши опять разом повернулось к ней.
Вместо твердого древнего закона — свободным
сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло,
имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
— Эх, одолжи отца, припомню! Без
сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз
имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Сердце он
имел весьма беспокойное и завистливое.
Лощина эта
имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что
сердце у меня сжалось.
Хороший секрет, славно им пользоваться, и не мудрено, только надобно
иметь для этого чистое
сердце и честную душу, да нынешнее понятие о правах человека, уважение к свободе того, с кем живешь.
Тогда-то узнал наш кружок и то, что у него были стипендиаты, узнал большую часть из того о его личных отношениях, что я рассказал, узнал множество историй, далеко, впрочем, не разъяснявших всего, даже ничего не разъяснявших, а только делавших Рахметова лицом еще более загадочным для всего кружка, историй, изумлявших своею странностью или совершенно противоречивших тому понятию, какое кружок
имел. о нем, как о человеке, совершенно черством для личных чувств, не имевшем, если можно так выразиться, личного
сердца, которое билось бы ощущениями личной жизни.
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не
имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней
сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Сын его не разделял ни неудовольствия расчетливого помещика, ни восхищения самолюбивого англомана; он с нетерпением ожидал появления хозяйской дочери, о которой много наслышался, и хотя
сердце его, как нам известно, было уже занято, но молодая красавица всегда
имела право на его воображение.
Маша наконец решилась действовать и написала письмо князю Верейскому; она старалась возбудить в его
сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не
имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться от ее руки и самому защитить ее от власти родителя.
Во всем этом является один вопрос, не совсем понятный. Каким образом то сильное симпатическое влияние, которое Огарев
имел на все окружающее, которое увлекало посторонних в высшие сферы, в общие интересы, скользнуло по
сердцу этой женщины, не оставив на нем никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и положил больше силы и души, чтоб ее спасти, чем на все остальное; и она сама сначала любила его, в этом нет сомнения.
Долго оторванная от народа часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на
сердце, и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. «Письмо» Чаадаева — безжалостный крик боли и упрека петровской России, она
имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?
Собирались мы по-прежнему всего чаще у Огарева. Больной отец его переехал на житье в свое пензенское именье. Он жил один в нижнем этаже их дома у Никитских ворот. Квартира его была недалека от университета, и в нее особенно всех тянуло. В Огареве было то магнитное притяжение, которое образует первую стрелку кристаллизации во всякой массе беспорядочно встречающихся атомов, если только они
имеют между собою сродство. Брошенные куда бы то ни было, они становятся незаметно
сердцем организма.
— Я казен… — начинает опять солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь строе», по-видимому, вносит в его
сердце некоторое смущение. Быть может, он уже
имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (в усиленной пропорции за вторичный побег) не представляет в будущем ничего особенно лестного.
Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин
имеет полное право называть себя религиозным, несмотря на то, что приносит в храм, вместо формулированной молитвы, только измученное
сердце, слезы и переполненную вздохами грудь.
Я не хочу сказать этим, что
сердце мое сделалось очагом любви к человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение мое с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой язык, исчезла навсегда. Я даже могу с уверенностью утверждать, что момент этот
имел несомненное влияние на весь позднейший склад моего миросозерцания.
А. Н. Островский в «Горячем
сердце», изображая купца Хлынова,
имел в виду прославившегося своими кутежами в конце прошлого века Хлудова.
Тарас Семеныч скрепя
сердце согласился. Ему в первый раз пришло в голову, что ведь Устенька уже большая и до известной степени может
иметь свое мнение. Затем у него своих дел было по горло: и с думскою службой и с своею мельницей.
Потом, когда турок уехал, девушка полюбила Пищикова за его доброту; Пищиков женился на ней и
имел от нее уже четырех детей, как вдруг под
сердцем завозилось тяжелое, ревнивое чувство…